Елена Гуро

Я боюсь за тебя. Слишком ты сродни пушистому ростку земляники, вылезающему из земли. И неспроста ты целуешь котят между ушками. Я боюсь, как бы тебя не обидели люди…
Может, к тебе придет маленький дьявол в маске и скажет:
— Все вздор, кроме звука шарманки на дворе…
Как охотно ты ему поверишь….
А ведь проспектом в это время также будут катиться автомобили...
И красные, кирпичные, рассвирепевшие корпуса фабрик будут стукотать, стукотать, стукотать...
Пока таких маленьких, как ты, город прячет в карманы своих тихих, заросших дворов окраин, как тысячи других безделушек, но после, после…



Поклянитесь, далекие и близкие, пишущие на бумаге чернилами, взором на облаках, краской на холсте, поклянитесь никогда не изменять, не клеветать на раз созданное — прекрасное — лицо вашей мечты, будь то дружба, будь то вера в людей или в песни ваши.
Мечта! — вы ей дали жить, — мечта живет, — созданное уже не принадлежит нам, как мы сами уже не принадлежим себе!
Поклянитесь, особенно пишущие на облаках взором, — облака изменяют форму — так легко опорочить их вчерашний лик неверием.
Обещайте, пожалуйста! Обещайте это жизни, обещайте мне это!
Обещайте!



Раздумья — возвеличенные одиночеством.
Поймут ли это те, — чья судьба всегда греться у чужих огней? Чужие огни дают мало тепла: — и от них часто прогоняют.
Обещаемся не отпускать глаза, когда нас встретят с насмешкой те, кого мы любим. (И те, кому мы вчера верили, или ещё сегодня утром.) Нет! Мы примем их насмешку в тихие, ясные, широко раскрытые наши глаза и будем её носить на груди нашей, как орден, не скрывая.
Это насмешка того, кому я хочу счастья…
Все мои мечты да соберутся вокруг твоей головы: мечты счастливого мечтателя вокруг тебя, мой бедный, бедный насмешник.



Если ты захочешь заключить союз с теми, что делает хвойные глубины таинственными и бледное небо божественным, и если ты полна твёрдости древних саг, и когда их читала, в тебе просыпалась северная гордость и желание топнуть ногой и вскинуть высоко голову с расплетённой гривой, — беги прямо перед собой на светлый край неба.



Скажи, двенадцатилетний мальчишка, — ты что видишь, когда тебе говорят — «Будущее»?! — Ведь поле, луг, — солнце, речку и лодку?! Не груду же бумаги и не ломберный стол до рассвета каждую ночь в накуренном клубе...



Также я думаю о тех,
кто на свете в чудаках,
кто за это в обиде у людей,
позасунуты в уголках — озябшие без ласки,
плетут неумелую жизнь, будто бредут
длинной дорогой без тепла.